Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса] - Мейбл Коллинз

— Повинуюсь! — Лицо его еще носило слѣды того страннаго огня, который я видѣлъ на немъ передъ тѣмъ.

— Вели ему удалиться и послать сюда Агмахда, — приказала она. Выслушавши эти слова, онъ спокойно вышелъ вонъ; его движенія ясно свидѣтельствовали о томъ, что онъ ничего, кромѣ тьмы, здѣсь не видалъ. Минуту спустя, Агмахдъ стоялъ ужъ у входа. Женщина приблизилась къ нему и опустила руку на его лобъ; при этомъ прикосновеніи Агмахдъ улыбнулся, а я увидѣлъ на головѣ его вѣнецъ.

— Онъ будетъ твоимъ, — проговорила она. — Передай Агмахду, что на землѣ есть только одинъ вѣнецъ выше этого, но того онъ и самъ не захотѣлъ бы носить. Ну, теперь крѣпко обхвати книгу руками и вели ему взять тебя на руки и отнести на твое ложе.

Пока я повторялъ ея слова, она подошла ко мнѣ и коснулась моего чела; охваченный глубокой, сладкой истомой, я успѣлъ только подумать, что слова, вѣроятно, замираютъ на моихъ устахъ, но повторить ихъ я ужъ не былъ въ состояніи: все исчезло передо мною, и я заснулъ.

Глава XI.

Проснулся я уже среди бѣлаго дня, чувствуя, что спалъ долго и крѣпко. Я съ удовольствіемъ обвелъ глазами растенія, наполнявшія мою комнату и дѣлавшія ее похожей на садъ. Вдругъ, взглядъ мой упалъ на стоявшую посреди кельи фигуру и остановился на ней: то стоялъ на колѣняхъ, низко опустивъ голову, жрецъ. Я узналъ Каменбаку. При слабомъ звукѣ, вызванномъ движеніемъ съ моей стороны, онъ поднялъ голову и взглянулъ на меня. Тутъ я обратилъ вниманіе на лежавшую рядомъ со мной открытую книгу, первая страница которой приковала къ себѣ мои взоры; на ней стояли слова, начертанныя блестящими буквами, которыя я и принялся машинально читать вслухъ. Вдругъ, я запнулся и остановился: я прочелъ все, что было написано демотическимъ письмомъ, а дальше шли іероглифы. Я посмотрѣлъ на жреца, лицо котораго загорѣлось дикимъ торжествомъ.

— Сегодня-же будетъ онъ цѣловать мои ноги! — воскликнулъ онъ. — Затѣмъ, уловивъ мой недоумѣвающій взглядъ, онъ спросилъ:

— Ты все прочелъ?

— Все, что сумѣлъ, — отвѣтилъ я, а остальное написано какими-то странными, непонятными для меня буквами.

Онъ тотчасъ-же всталъ и, не оборачиваясь, вышелъ изъ комнаты. Я снова возвратился къ только что прочитанной мною страницѣ книги, чтобы еще разъ взглянуть на такъ странно взволновавшія его слова; но и они тоже теперь были мнѣ непонятны: они обратились въ іероглифы, на которыя я смотрѣлъ съ досадой, такъ какъ ничего не могъ припомнить изъ того, что прочелъ, и ломалъ себѣ голову надъ этимъ страннымъ явленіемъ. Наконецъ, я утомился и опять заснулъ, положивъ голову на открытыя страницы мистической книги. Я впалъ въ глубокій сонъ безъ сновидѣній, отъ котораго проснулся внезапно, испугавшись какого-то шума. Въ моей комнатѣ стояли двое молодыхъ жрецовъ, принесшихъ мнѣ молока и явствъ. Если-бы не мой страхъ, я бы не могъ удержаться отъ смѣха, при видѣ того, какъ они, подавая мнѣ блюда, всякій разъ преклоняли колѣни передо мною, деревенскимъ парнемъ. Я поѣлъ, и они покинули меня. Но я не долго оставался одинъ; занавѣсь поднялась, и при видѣ вошедшаго въ мою комнату человѣка, я разсмѣялся отъ удовольствія: то былъ садовникъ Себуа.

— Какъ это ты попалъ ко мнѣ? — спросилъ я. — Я ужъ думалъ, что никогда больше не увижусь съ тобой!

— Меня Агмахдъ сюда послалъ, — отвѣтилъ онъ.

— Агмахдъ! — воскликнулъ я въ изумленіи и подойдя къ нему, стиснулъ его руку въ своихъ.

— О, я вполнѣ реаленъ, произнесъ онъ. — Имъ не сдѣлать изъ меня призрака, такъ что при видѣ меня можешь не сомнѣваться въ томъ, что это — я самъ.

Онъ говорилъ сердитымъ, грубымъ тономъ, который было испугалъ меня, хотя и не надолго, такъ какъ на его безобразномъ лицѣ появилась его обычная, загадочная улыбка, нѣжная и ясная.

— Тебѣ велѣно идти со мною въ садъ — сказалъ онъ — протягивая мнѣ свою большую смуглую руку, въ которую я вложилъ свою, и мы покинули комнату. Мы быстро прошли черезъ большіе, пустые покои и длинные коридоры храма и достигли небольшой желѣзной калитки, сквозь которую я впервые увидѣлъ лицо Себуа. Какъ и тогда за ней красовался садъ, полный зелени, свѣта и яркихъ красокъ.

— Ахъ, какъ я радъ, что снова здѣсь! — сказалъ я въ восторгѣ.

— Въ первый разъ ты приходилъ сюда, чтобы работать; предполагалось сдѣлать тебя моимъ помощникомъ, — проворчалъ Себуа. — Теперь все измѣнилось: сейчасъ ты явился сюда не работать, а играть, и я долженъ обращаться съ тобою, какъ съ маленькимъ княземъ. Ну, да ладно! Только хотѣлось-бы мнѣ знать, дитя, успѣли они уже испортить тебя?… Не хочешь-ли выкупаться?

— А гдѣ? — спросилъ я — въ какой водѣ? Мнѣ хотѣлось-бы окунуться въ глубокую, холодную воду, чтобы можно было плавать.

— Ты плавать умѣешь и любишь воду? Хорошо, пойдемъ со мной, и я укажу тебѣ глубокое мѣсто, въ которомъ вода будетъ прохладной.

Онъ такъ быстро пошелъ впередъ, что мнѣ пришлось поспѣшить, чтобы не отстать отъ него; онъ бормоталъ что-то про себя на ходу, но словъ я разобрать не могъ. Признаться, я не очень-то вслушивался въ нихъ, и думалъ только о томъ, какъ славно будетъ окунуться въ прохладную воду въ это томительно жаркое утро. Мы вскорѣ очутились около широкаго и глубокаго бассейна; вода въ него была проведена изъ какого-то источника, расположеннаго выше, откуда она сбѣгала въ него тонкой, быстро-текущей струей.

— Вотъ тебѣ вода — обратился ко мнѣ Себуа — да еще безъ цвѣтовъ, которые могли-бы повредить тебѣ.

Я сталъ на край бассейна подъ палящіе лучи солнца и сбросилъ съ себя свое бѣлое платье; одно мгновеніе я стоялъ неподвижно, озирая, любуясь яснымъ солнечнымъ свѣтомъ, и быстро нырнулъ въ воду. Ахъ, какъ она, въ самомъ дѣлѣ, была прохладна! Отъ внезапно охватившаго меня холода, у меня даже перехватило дыханіе; но тутъ-же я вынырнулъ и поплылъ, вполнѣ отдаваясь радостному ощущенію вернувшейся бодрости. Освѣжившись въ этой пріятно-прохладной водѣ, я чувствовалъ себя сильнымъ и бодрымъ, а не томнымъ и вялымъ, что всегда со мной бывало среди опьяняющихъ куреній храма или пряныхъ ароматовъ, наполнявшихъ мою комнату цвѣтовъ. Черезъ нѣкоторое время я пересталъ плавать, легъ на спину и тихо сталъ покачиваться на поверхности воды, закрывъ глаза отъ ослѣплявшаго ихъ солнца. Какъ я былъ счастливъ! Какъ мнѣ хотѣлось подольше оставаться здѣсь, на этой водѣ, подъ этимъ солнцемъ! Вдругъ я ощутилъ на своихъ устахъ нѣчто, такое странное, что затаилъ дыханіе, но и такое нѣжное, что я нисколько не оробѣлъ: то былъ поцѣлуй. Я широко раскрылъ глаза; рядомъ со мной, тоже на глади водъ, лежала моя Царица, Царица Лилій, Царица Лотоса. При видѣ ея, я испустилъ крикъ радости. Мигомъ исчезло изъ моей памяти всякое воспоминаніе объ удовольствіяхъ, которыя я испытывалъ съ того дня, когда въ послѣдній разъ видѣлся съ ней. Когда она была со мной, моя красавица — царица, мой другъ, для меня ничего другого на землѣ не существовало.

— Дитя, — тихо заговорила она — снова ты пришелъ ко мнѣ? Теперь ты скоро покинешь меня; а какъ я тебѣ помогать буду, если ты совершенно забудешь обо мнѣ?

Я молчалъ, глубоко пристыженный. Я самъ едва вѣрилъ тому, что могъ забыть о ней, хотя зналъ, что это на самомъ дѣлѣ было такъ.

— Воды, въ которыхъ ты сейчасъ нѣжишься, — продолжала она, — вытекаютъ изъ того пруда, гдѣ во всей славѣ и красѣ растутъ мои цвѣты, лотосы; и въ той водѣ, въ которой они живутъ, ты не могъ-бы теперь такъ лежать — это убило-бы тебя. Въ этой-же водѣ, берущей свое начало среди нихъ, почти нѣтъ и слѣдовъ ихъ жизни, а свою — она отдала имъ же. Окунись въ воды пруда лотосовъ, если можешь, и тогда ты будешь могучъ, какъ орелъ, бодръ и свѣжъ, какъ молодая жизнь новорожденнаго дитяти. Сынъ мой, мужайся; отвернись отъ смущающей тебя лести, внимай одной лишь истинѣ. Оставайся подъ лучами солнца, милое дитя мое; не позволяй призракамъ вводить тебя въ обманъ. Тебя ждетъ Жизнь Жизней; чистый цвѣтокъ знанія и любви готовъ распуститься, тебѣ остается сорвать его. Или ты хочешь стать лишь орудіемъ въ рукахъ тѣхъ, чьи желанія — только для самихъ себя. Нѣтъ! Набирайся знанія и силы, чтобы изливать свѣтъ на весь міръ. Иди ко мнѣ, дитя, дай мнѣ руку; ввѣряйся смѣло этой водѣ: она снесетъ тебя. Опустись на колѣни и обратись съ мольбой къ единому свѣту всякой жизни, чтобы онъ просвѣтилъ тебя. Я поднялся съ лона водъ, держась за ея руку, и преклонилъ колѣни рядомъ съ ней; затѣмъ, выпрямившись, я всталъ съ ней на воды и… все смѣшалось…

— Или ты хочешь стать лишь простымъ орудіемъ въ рукахъ тѣхъ, чьи желанія — только для самихъ себя? Нѣтъ! Набирайся знанія и силы, чтобы изливать свѣтъ на весь міръ…

Вотъ тѣ слова, которыя, казалось, кто-то нашептывалъ мнѣ на ухо, когда я проснулся. Я снова и снова повторялъ ихъ про себя и отлично помнилъ каждое отдѣльное слово; но для меня они были неясны и лишены смысла. Услыхавъ ихъ впервые, я думалъ, что уразумѣлъ ихъ сокровенный смыслъ; но затѣмъ они обратились въ пустой звукъ, который былъ для меня тѣмъ-же, чѣмъ бываютъ благія глаголы проповѣдника, обращенные на празднествѣ къ танцующимъ.